– Посмотрим, что ты запоешь, когда я с тобой разделаюсь. Любая непослушная тварь присмиреет после хорошей трепки.
– Я не сеттер и не борзая, дедушка. И вы не заставите меня покориться, как это бывало в детстве. И говорю вам в лицо – побоям пришел конец. Через два месяца мне исполнится двадцать один год. И тогда я стану опекуном сестер. Вы не сможете ничего сделать. Такова воля нашего отца.
Лорд Дерем прислонился к колченогому столу, сопя от раздражения. Краска гнева медленно сбежала с его лица.
– Не смогу, вот как? – сказал он. – Можешь опекать своих сестер, детка, но, пока ты не выйдешь замуж, твоими деньгами буду распоряжаться я. – Он рассмеялся сухим скрипучим смехом. – До свадьбы ты не получишь ни пенни, но, поверь мне, свадьбы не будет. – Его тонкие губы презрительно скривились. – Можешь согревать сестриц жаром своего сердца, милочка, но без гроша за душой вы помрете с голоду!
– Может быть, сейчас у меня нет ни пенни, но у меня есть кое-что, о чем вы не знаете.
Пруденс почувствовала прилив уверенности. Когда сестры впервые приехали в Дерем-Корт, дед отобрал большую часть украшений их матери. Но только что осиротевшая одиннадцатилетняя Пруденс была слишком сентиментальной, чтобы отдать все, что любила мать, мрачному суровому старику. Она утаила несколько украшений и все эти годы прятала их. Теперь они станут для нее и сестер спасением.
– Ты станешь торговать своим телом? Блудница! Меня это не удивляет! Но тебе не избежать позора!
Приступ бешенства снова овладел им. Пруденс выскочила за дверь и со всех ног помчалась вниз по узкой лестнице.
Лорд Дерем гнался за ней по пятам, изрыгая проклятия и размахивая хлыстом. Его удары не раз достигли цели. Добежав до узкой площадки, Пруденс наступила на собственную юбку и упала на колени.
Дед торжествующе зарычал, но в спешке споткнулся и, сыпля проклятиями, выронил хлыст. Пруденс отпрянула в сторону, и лорд Дерем покатился вниз. Поворот лестницы прервал его падение. В доме воцарилась жуткая тишина. Пруденс поднялась к себе в спальню.
– Хоуп, это я. Открой.
Дверь со скрипом приоткрылась. Хоуп выглянула в щель.
– Пруденс! Что с тобой?! Он тебя ударил?
Пруденс тронула пальцем лицо. За бурными событиями она совсем забыла о ране на щеке.
– Не волнуйся, это выглядит хуже, чем есть на самом деле. Как Грейс?
Хоуп указала на кровать. Чарити и Фейт сидели, обняв Грейс, съежившуюся в комок и уткнувшуюся лицом в колени. Ее руки были покрыты отвратительными багровыми рубцами. Рыдания сотрясали худенькое тело.
Пруденс присела на кровать и обняла дрожащее тельце сестры.
– Грациэла, – позвала она.
Так ласково их покойная мать называла младшую дочь.
Грейс подняла глаза, и ее бледное, залитое слезами личико снова сморщилось, когда она увидела рассеченную щеку старшей сестры и ее встревоженные глаза. Она, всхлипывая, припала к старшей сестре.
– Ох, Пруденс, он и тебя обидел. Прости меня, прости.
В душе Пруденс поднималась волна гнева по отношению к человеку, который искалечил жизнь маленькой девочки, внушив ей такой страх, что Грейс винила себя за рану Пруденс.
– Не тревожься, милая, – заставила себя сказать спокойным тоном Пруденс. – Мне совсем не больно. Дедушка пострадал гораздо больше. Сейчас он не в состоянии причинить нам ни малейшего зла.
При этих словах все сестры подняли головы.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Фейт.
– Он споткнулся и упал с лестницы.
Пруденс вздрогнула. В ее ушах все еще стоял грохот катящегося по ступеням тела, удар о стену и... И внезапная тишина.
– Он умер? – опередила всех Хоуп.
– Нет, хотя в какое-то мгновение я подумала, что это так. Он долго лежал без движения. Сбежавшиеся слуги лишь молча смотрели на него. – Пруденс глубоко вздохнула. – Но конечно, он не умер. Вы знаете, какой наш дедушка крепкий.
– Жаль, – пробормотала Хоуп.
– Его отнесли в спальню сейчас у него доктор Гибсон. Обещаю, он больше никого из нас не тронет.
Повисло долгое молчание. Никто из сестер не верил, что Пруденс сдержит обещание. Они приняли его за пустое утешение. Лицо Грейс снова сморщилось, она прижалась к старшей сестре.
– Пруденс, почему он меня так ненавидит? – всхлипнула она.
Пруденс прижала младшую сестренку к себе.
– Ох, милая, мы с тобой напоминаем ему нашу маму. Потому что у нас такие же рыжие волосы, как у нее.
– Значит, мама была очень плохая?
– Нет, она вовсе не была плохой! Просто папа, влюбившись в нее, покинул Дерем-Корт. Этого дедушка никогда не мог ей простить.
– Расскажи нам о маме и папе, Пруденс, – попросила Грейс.
Родители умерли, когда Грейс была совсем малюткой, Пруденс исполнилось одиннадцать, Чарити – девять, Фейт и Хоуп были еще меньше. Девочки сохранили отрывочные воспоминания о своих родителях и готовы были слушать рассказ о них снова и снова, как волшебную сказку.
– Мама была очень красива. Вы все это унаследовали. Если бы не золотистые волосы, Чарити была бы просто ее копией. И Фейт, и Хоуп, и ты, Грейс, вы все на нее похожи. Вы пошли в мамину родню – в красавцев Эйнзли. – Пруденс сделала кислую мину. – Одной мне не повезло, и мне достался ужасный нос Мерридью и их противные глаза. А мне бы хотелось иметь их рост и стройность.
– Твой нос совсем не ужасный, просто он... просто он немного длинный, – сказала Фейт.
– Очень милый нос, – горячо вступилась за самую старшую сестру Грейс. – И глаза у тебя добрые, красивые, серые...
– Ну хватит. – Пруденс собрала сестер вокруг себя на кровати. – Мы говорили о маме, а не моем глупом носе.
Когда она начала рассказывать часто повторяемую любимую историю, ее голос стал певучим.
– Мама была настоящая красавица. И хотя ее семья занималась торговлей, папа влюбился в нее с первого взгляда.
Несмотря на то что у мамы было множество поклонников, а папа не был самым красивым, самым богатым, самым титулованным из них, мама тоже влюбилась в него, едва увидев.
Все пять девочек восхищенно вздохнули.
– Обе семьи, и Эйнзли, и Мерридью, были против этого брака, – напомнила Грейс, – поэтому мама и папа убежали в Италию, там они поженились и родились мы.
– Продолжай, Пруденс. Расскажи про мамины волосы.
Пруденс откинулась на подушки. Сестры подвинулись ближе, Грейс, как котенок, свернулась клубочком у нее под боком.
– Мама была золотая, вся золотая, – сказала она. – У нее были рыжие волосы, будто, только что из кузнечного горна, одновременно и рыжие, и золотые, полные жизни, как у тебя, Грейс. И папа любил мамины волосы – я хочу, чтобы ты помнила об этом, малышка, если вдруг тебе придет в голову, что твои волосы безобразны! Папа всегда играл с мамиными волосами, ласкал их, любил ее кудри. Он привык шутить, что мама обвела его вокруг своего маленького пальчика, как ее локон обвивается вокруг его пальца. И в один прекрасный день ты встретишь человека, который полюбит тебя и твои волосы так, как папа любил маму.
– Так, как Филипп любит тебя? – вздохнула Грейс.
Пруденс улыбнулась и откинула от личика сестренки буйные кудряшки.
– Возможно, – согласилась она и продолжила: – Мама не только внешне была красавицей, природа одарила ее замечательным, нежным голосом, сладким как мед. У тебя такой же голос, Фейт. Мама часами нам пела. А когда она смеялась, казалось, это музыка солнечного света, что солнце смеется вместе с ней...
– Я помню ее смех, – вдруг сказала Чарити. – Такой счастливый. Мне всегда хотелось смеяться вместе с ней.
– Ты так и делала, – согласилась Пруденс. – Мы все так делали. Мама и папа обожали друг друга. Они всегда держались за руки, обнимались, целовались, смеялись...
Сестры хором вздохнули. Давно канувшие в прошлое светлые годы так отличались от безрадостного существования, которое они влачили теперь в Дерем-Корте, где не было места любви.
– И они очень любили нас, – продолжила Пруденс. – Папа всегда хватал нас в объятия и целовал, не обращая внимания на липкие пальцы и чумазые лица. Мама всегда брала малютку – тебя, Грейс, – с собой, когда мы гуляли по берегу моря или по деревне, даже если Кончетта, твоя няня, твердила, что младенцу лучше остаться дома. Мама говорила, что хочет, чтобы ее маленькое солнышко было рядом с ней...
